Игорь Леонидович Волгин - писатель и историк, профессор МГУ и Литературного института им. А. М. Горького, доктор филологических, кандидат исторических наук, академик РАЕН, президент Фонда Достоевского, член Международного ПЕН-клуба и Русского ПЕН-центра, руководитель Литературной студии МГУ "Луч", автор нескольких сборников стихов и многочисленных исследований и книг историко-биографической прозы, среди которых - "Последний год Достоевского", "Родиться в России. Достоевский и современники: жизнь в документах", "Метаморфозы власти. Покушения на российский трон в XVIII-XIX вв.", "Колеблясь над бездной. Достоевский и императорский дом", "Пропавший заговор. Достоевский и политический процесс 1849 г.", "Возвращение билета. Парадоксы национального самосознания" и др.
- Игорь Леонидович, мой первый вопрос к вам как к исследователю творчества Ф. М. Достоевского. В чем, по-вашему, заключается критерий, позволяющий считать его произведения религиозными?
Начну издалека. В будущем, 2006 году, исполняется 500 лет роду Достоевского. Мы ведем отсчет от 6 октября 1506 года, когда предки Достоевского получили село Достоево - в Белоруссии, под Пинском. В 1933 году была издана книга М. Волоцкого "Хроника рода Достоевского", и сейчас мы готовим ее новое издание, дополненное множеством уточнений, новых фактов и документов. История этого рода интересна тем, что она как бы представляет собой модель всей России. Во-первых, в чисто географическом плане. Далекие предки Достоевского вышли из Москвы, переселились в Великое княжество Литовское и, долгое время проживая на территории Речи Посполитой, постепенно перемещались на Украину - на Волынь и Брацлавщину. И в конце концов возвратились в Москву: отец писателя поступает в Медико-хирургическую академию. Таким образом, круг замкнулся.
С религиозной точки зрения здесь тоже не все просто. Предки Достоевского постоянно пребывают в поле межконфессионального напряжения, где соприкасаются между собой униаты, католики и православные. В роду Достоевского встречаются все. Более того, до третьего раздела Польши многие из Достоевских были не только православными, но и униатскими священниками. Нам известно, что униатским священником некоторое время был дед писателя. Но вообще род Достоевского являет собой некий символ славянского единства, единства трех родственных (хотя ныне искусственно разобщенных) народов - русских, белорусов и украинцев.
Несомненно, Достоевский - религиозный писатель, один из глубочайших православных мыслителей, который воплотил православную идею в реальном художественном контексте своих романов. Безусловно, это проповедник, прозревающий бездны человеческого духа, обладающий пророческим даром. Трудно назвать другого такого художника, который был бы столь актуален на протяжении столь длительного времени. Не просто классичен, "музеен", "культурно-историчен", а именно актуален - в бытийственном плане. С наступлением ХХI века его творчество не только не устаревает, но и наполняется новым смыслом. Каждое поколение "вдруг" узнает в нем свои надежды и страхи. Ведь в ХХ веке произведения Достоевского обнажили те смыслы, о которых ХIХ век лишь смутно догадывался. Справедливо замечено: если проанализировать природу преступления Раскольникова, то мы увидим, что это "теоретическое" преступление, многочисленные примеры которого являет история именно ХХ века. Каковы этапы преступления Раскольникова? В начале было слово - статья Раскольникова, мысль - о возможности "крови по совести". И коммунизм, и фашизм, и другие "великие иллюзии" минувшего века взращивались именно на идеях, начинались с теории... А формула "если Бога нет, то все позволено"? Сегодня это становится, в сущности, принципом существования, способом ухода от личной ответственности.
Уверять в том, что Достоевский - православный писатель, кровно связанный с православным миропониманием, с православной традицией и т. д., - это ломиться в открытые ворота. Однако в современных исследованиях нередко встречаются попытки упрощенного, схематичного, как и в былые времена, сугубо идеологизированного толкования художественного мира писателя. Когда истину о православных истоках творчества Достоевского пытаются доказать математически, сводя всю грандиозность его художественных усилий к единственной функции - иллюстратора и толкователя тех или иных библейских сюжетов, к "художественному переводу" известных религиозных догматов на "язык родных осин", то эти попытки свидетельствуют не столько о христианской сущности Достоевского, сколько о схоластичности нашего собственного сознания, на самом деле сугубо безрелигиозного, неофитского, судорожно пытающегося поменять прежние идеологические знаки на прямо противоположные. Скажем, зонтик в руках Степана Трофимовича в "Бесах" интерпретируется как аналог копья Георгия Победоносца, коим вступивший на святой путь Верховенский-старший в символическом плане романа поражает "премудрого змея" Ставрогина. Следуя той же логике, хочется спросить: что мешает нам узреть в скромном зонтике, например, тайный фаллический символ... Кстати, толкование творчества Достоевского исключительно во фрейдистском ключе весьма напоминает методику марксистских интерпретаций, когда все многообразие художественных явлений сводилось к некому абсолюту, к универсальному и "единственно правильному" постулату. Восприятие Достоевского исключительно как христианского моралиста и популяризатора религиозных заповедей - следствие многолетней привычки однолинейного и упрощенного толкования литературы.
- Я знаю, что предпринимались попытки чуть ли не канонизировать Достоевского...
- Да, действительно, не так давно движимый лучшими побуждениями отец Дмитрий Дудко (ныне покойный) предложил канонизировать Достоевского (а заодно - Пушкина, Розанова, Толстого). Это вполне либеральная мысль. Неважно, что указанные лица уже канонизированы нашим культурным сознанием. И что у Церкви есть собственные мерила святости, далеко не совпадающие с нашими мирскими понятиями. Ибо талант - не личная доблесть его обладателя. Это лишь дар или, иначе говоря, поручение Божие, которое носитель дара волен исполнить или которым волен пренебречь. Святость же достигается исключительно трудом души ("самоодолением", "самовыделкой", если воспользоваться словами Достоевского). Труд этот совершается прикровенно и имеет совсем иной характер, нежели усилия, прилагаемые талантом, дабы осуществиться. Талант - изначально - подарок. Святости может достичь человек, никакими особыми дарами не обладающий. Канонизируют, разумеется, не за то, что тебе Богом уже дано - задаром, а за нечто иное. Прославление не есть посмертная премия, присуждаемая за выдающиеся литературные услуги.
Возможно, искусство и святость имеют общие цели, но средства у них существенно разные. Вспомним, что тексты, обращающие наши души к добру и свету, сотворили люди отнюдь не безгрешные: может, именно потому они сподобились их сотворить. Они совершили свой подвиг: однако вовсе не тот, на который обрекают себя "отцы пустынники и жены непорочны". Не надо смешивать небесное с земным.
- Как бы вы определили критерий гениальности?
- Вообще гений - это норма, но, если можно так выразиться, - особого порядка. Гениальность - это демонстрация предельных возможностей человека, демонстрация того, что из себя представляет человек в его высших проявлениях, это высшая точка цветения человеческой природы. В гениях мы самоосуществляемся, мы видим свои пределы. В этом смысле все мы потенциально гениальны. Скажем, спортсмен, ставя рекорд по прыжкам в высоту, реализует не только свои индивидуальные возможности, но и предельные возможности вида. Следовательно, "в принципе" и мы можем достичь подобных результатов.
Что касается критерия гениальности в литературе, то нащупать и определить его очень сложно. Мне думается, текст гениален, если он совпадает с сутью дела, адекватно описывает то, что сокрыто в глубинах нашего восприятия мира. Гениальный текст всегда убеждает подлинностью описанного. Ты воспринимаешь его как момент истины; ты говоришь: да, это так, как же я раньше этого не видел? Важный признак гениального текста - это ощущение, что он существовал всегда. Произведения Шекспира - не вымысел, а выявление некой непреложной сути нашего существования. Писатель лишь проявляет, как переводную картинку, нечто уже существующее, но порой сокрытое очень и очень глубоко. Он сам изумляется собственному творению. Как у Ахматовой - о Музе: "...ты ль Данту диктовала страницы ада? Отвечает: я".
- Достоевского часто упрекают в стилистической небрежности, вооружаясь этим аргументом для того, чтобы оспорить его гениальность. Что вы можете сказать в ответ на эту точку зрения?
- В этом его упрекал и Толстой. Дело в том, что так называемая "стилистическая небрежность" Достоевского - это неотъемлемое качество его поэтики - поэтики разорванного, спотыкающегося сознания (как сказал Бахтин, "слова с оговоркой", "слова с лазейкой"), природы его художественного мышления. Кстати, именно стиль выявляет в Достоевском великого ирониста (вернее, ироника) - на глубинном, разумеется, уровне. Скажем, "Братья Карамазовы" или "Бесы", при всей их серьезности и мощи, - насквозь ироничные романы. Надо сказать, что стилистически Достоевский предвосхитил многие художественные открытия литературы ХХ века. Поэтика стихов капитана Лебядкина немыслима для ХIХ столетия. Это - стилистика обэриутов, Хармса, Введенского, Заболоцкого. Достоевский-стихотворец не просто предложил своими стихами некую словесную игру, но воплотил в литературу новый тип художественного мышления. Сам язык Лебядкина явил собою "провалы мирового смысла". Именно этот стилистический пласт впоследствии возьмет за основу Заболоцкий в "Столбцах" и сделает его нормой. Именно художественные новации стихов капитана Лебядкина, вытаскивающего из недр языка безумные речевые конструкции, лягут в основу стилистики смутного, разорванного сознания. И в частности, прозы А. Платонова с ее "косноязычным", неравным самому себе словом. Природа языка Достоевского-стихотворца настолько национально-уникальна, что стихи Лебядкина, в сущности, невозможно перевести ни на один иностранный язык.
- Игорь Леонидович, сейчас хотелось бы обратиться к вам не просто как к филологу, но и как к поэту. Как вы определяете для себя такие понятия, как творчество, вдохновение? Какова их природа? Что, по-вашему, толкает художника к творчеству?
- Поддается ли это описанию? Часто мы ссылаемся на Пушкина: "...И руки тянутся к перу, перо к бумаге, минута - и стихи свободно потекут...". Конечно, это игра... Это внешнее изображение очень интимных процессов. Ахматова пишет: "Когда б вы знали из какого сора растут стихи, не ведая стыда...". Повод может быть ничтожен. В этом смысле показательна история создания картины Сурикова "Боярыня Морозова". Художник увидел на снегу черных ворон. И вот это, казалось бы, случайное зрительное впечатление породило в конечном счете выдающийся художественный результат. Первоначальным толчком к творчеству может быть все что угодно.
Безусловно, творчество - вещь иррациональная. Возможно, оно продиктовано неким инстинктом, который сродни инстинкту вечной жизни. Это стремление продлить себя, оставить после себя нечто большее, чем ты сам. Но тут необходимо одно условие: талант. Конечно, бывает и по-другому, скажем, когда личность хочет реализоваться любым путем. Мандельштам в одной из своих статей 20-х годов связывает графоманские попытки молодых стихотворцев с феноменом неудачного "цветения пола", с попыткой таким путем привлечь к себе общественное внимание.
Художественный акт может быть и актом сублимации. Кстати, это справедливо и в применении к творчеству больших художников. Классический пример - Болдинская осень, когда Пушкин, разлученный холерой с предметом страсти, совершает литературное чудо. Недавно я делал доклад о лете 1866 года, когда Достоевский, снимавший дачу в подмосковном Люблино, неподалеку от дачи сестры, писал один из самых мрачных своих романов - "Преступление и наказание". Поразительно то, что это лето он провел в атмосфере непрекращающегося веселья. Он был душой компании, одним из главных заводил бесконечных забав и гуляний. Он веселил публику смешными стихами, участвовал в шуточных инсценировках и на фоне этого бурного и легкого времяпрепровождения создавал один из самых мощных и серьезных текстов в мировой литературе. Очевидно, здесь действовал закон контраста. Более того, весь этот год автор "Преступления и наказания" пребывал в состоянии эротического напряжения. В марте он делает предложение 20-летней Иванчиной-Писаревой и получает насмешливый отказ. В Люблино он "полусватается" к своей дальней родственнице, муж которой тяжело болен. На протяжении всего периода работы над романом Достоевский пребывает в состоянии "предсвадебного томления", из которого, возможно, черпает творческую энергию. В октябре, когда он приступает к написанию "Игрока", в его жизни появляется Анна Григорьевна - его будущая жена, которая, будучи 20-летней девушкой, как бы воплотила в себе дух того самого Люблино, столь необходимый для вдохновения. Брак с Анной Григорьевной - женщиной не только бесконечно преданной мужу, но и обладающей необыкновенно веселым нравом - создаст "оптимальные" условия для его дальнейшей творческой жизни.
- Игорь Леонидович, на протяжении многих лет вы занимаетесь преподавательской деятельностью, изнутри наблюдаете жизнь студенчества. Существует ли, на ваш взгляд, динамика каких-либо изменений в пристрастиях и стремлениях молодых людей? Что, по-вашему, сегодня волнует современного человека?
- Во-первых, сегодня наблюдается очень большая дифференциация среди молодежи. Если раньше поколение вырастало, в сущности, на одних и тех же текстах и образах и поэтому для всех молодых людей существовал некий единый культурный код, то в наши дни картина в корне изменилась. Все относительно, если кукла Барби "посильнее" Татьяны Лариной и Наташи Ростовой. Культурный релятивизм по сути антикультурен. Я убежден, что до определенного возраста культуру необходимо навязывать, как картошку при Екатерине (если воспользоваться известным выражением Б. Пастернака). Предоставьте десятилетнему мальчику свободу выбора - и он, безусловно, предпочтет тургеневской "Муму" мировые ужастики. После 18 лет - пожалуйста! Но до этого возраста молодой человек обязан усвоить некий культурный минимум, те основы, на которых зиждется национальная (да и мировая) культура. Причем, повторяю, этот минимум необходимо жестко навязывать, дабы нация, если не говорила, то хотя бы понимала этот язык. Сегодня подобное понимание, увы, потеряно, в том числе и студентами. Изменилась направленность их интересов, резко понизился общий культурный уровень. Подчас будущие интеллигенты (каковыми хотелось бы их видеть) не знают элементарных вещей, непосредственно касающихся нашей истории и культуры. К сожалению, это становится нормой.
С другой стороны, молодые люди, считающие себя поколением, которое выбирает пепси, сами являются жертвами и продуктами навязанной им идеологии, в том числе - и того убеждения, что они выбирают пепси. Тот нравственный беспредел, который изливается сегодня с экранов наших телевизоров, не имеет оправдания. Конечно, это разложение нации, это моральное преступление, совершаемое прежде всего над молодыми людьми. Достанет ли у них сил, чтобы остановить этот бег к пропасти и возродить собственную страну?
Беседовала Александрина Вигилянская
http://www.portal-slovo.ru/rus/interview/4505/?part=1
Завершается 2015 год – Год литературы в России. Год литературы — бесспорный праздник для всех, кто любит книгу, верит в мощную созидательную силу отечественной словесности. 12-месячный литературный марафон совпал с 70-летием великой даты и стал Годом победы литературы. Лишь беспамятным людям не нужны герои и гении. Читатели, писатели, библиотекари, издатели стали в Год литературы творцами и участниками ярких необычных акций, конкурсов, марафонов, задающих эстетические и культурные ориентиры нашим гражданам. Наша российская периодика постоянно находила возможность напечатать интересные интервью с писателями, проблемные и полемические статьи. И вот в последнем номере журнала «Огонёк» опубликована беседа с писателем и историком литературы Игорем Волгиным «Возможность обняться душами». «Влияние Толстого и Достоевского на мир до сих пор трудно переоценить», ‒ считает литературовед Игорь Волгин. Мы скопировали статью, в которой Волгин И. подводит итоги Года литературы, публикуем её полностью.
«ВОЗМОЖНОСТЬ ОБНЯТЬСЯ ДУШАМИ»
14 декабря в Петербурге открывается культурный форум, завершающий Год литературы в России. В рамках форума пройдет VI Международный конгресс "Русская словесность в мировом культурном контексте", организованный Фондом Достоевского. "Огонек" побеседовал с президентом фонда, писателем и историком Игорем Волгиным
— Ваш конгресс в Петербурге — что это за формат?
— Первый наш симпозиум состоялся в 2001 году и был посвящен исключительно Достоевскому. Но автор "Бесов" такая универсальная фигура, что с ней так или иначе соотносятся ключевые, доминирующие моменты нашей литературы и истории. Поэтому естественно, что в сферу научного внимания вошла вся отечественная словесность — от "Слова о полку Игореве" до, скажем, Захара Прилепина.
Здесь важны не только научные результаты. Ведь нынешнее культурное пространство весьма сегментировано. Миновали те блаженные времена, когда, например, роман Чингиза Айтматова, напечатанный в "Новом мире", читала и обсуждала вся страна (вообще, это отечественная традиция: публикации в некрасовском "Современнике" или в катковском "Русском вестнике" тоже читала вся образованная Россия). На нашем конгрессе исследователи из разных регионов имеют возможность "обняться душами", посмотреть друг другу в глаза. Слава богу, налог на роскошь человеческого общения еще не введен.
— Роль литературы в жизни значительно уменьшилась, об этом свидетельствуют тиражи книг и толстых журналов. Должны ли в этих условиях писатели предаваться "чистому" творчеству или все их усилия тратятся на борьбу за рынок?
— Позволю себе одну, может быть, не очень удачную параллель. Вы знаете, что служба в православном храме совершается по определенным часам — в любую общественную погоду. И независимо от количества присутствующих прихожан, порою — при полном их отсутствии. Так вот, если литература — это все-таки служение(впрочем, подобная точка зрения разделяется не всеми), то ей пристало вести себя таким же образом. Как любил повторять Лев Толстой: "Делай, что должно, и будь, что будет". Это притом что дело, судя по всему, идет кдевербализациивсей культуры, к оскудению ее собственного языка. О подобной угрозе я попытался сказать в своей недавней книжке "Персональные данные, 2015":
И Бог мычит, как корова,
и рукописи горят.
...Вначале было не Слово,
а клип и видеоряд.
О, дивный мир этот тварный,
пою тебя и хулю,
хотя мой запас словарный
давно стремится к нулю.
— Ваш конгресс называется "Русская словесность в мировом культурном контексте". Интересно, какой русский писатель оказал наибольшее влияние на мир?
— Знаете, если до второй половины XIX столетия Россия жадно поглощала интеллектуальную энергию Запада, то начиная с Толстого и Достоевского она начала подобную энергию излучать. К сожалению, Пушкина, который неотделим от самой стихии русской речи, Запад знает плохо и не вполне понимает. (Недаром на Востоке говорят, что судить о поэте по переводу — все равно, что целовать женщину через чадру.) Пожалуй, можно перевести метафору: "Мой кот, как радиоприемник, зеленым глазом ловит мир" (Вознесенский) — это понятно на любом языке. Но как передать божественную музыку речи: "Унылая пора, очей очарованье..."? С прозой дело обстоит, конечно, проще (хотя я с трудом представляю, как, например, можно перевести Андрея Платонова, у которого сам язык является главным героем повествования). Лев Толстой оказал колоссальное воздействие не только на Европу и Америку, но и на Восток (возьмите Ганди). Причем не одними лишь художественными открытиями, но и своей могущественной личностью. Не выглядит столь уж преувеличенным мнение, что если бы автор "Войны и мира" в 1914 году был жив, то мировая война не разразилась бы.
Что касается Достоевского, то он, несомненно, стал властителем дум XX века. Трудно назвать кого-то из крупных писателей или мыслителей (от Фолкнера, Хемингуэя и Камю до Сартра и Хайдеггера), кто бы избежал его прямого или косвенного воздействия.
— Идеи Толстого и Достоевского были совсем в новинку для западного человека?
— Не то чтобы в новинку, просто фокус зрения, художественная оптика изменились. Дело даже не в срывании, как справедливо заметил классик, "всех и всяческих масок", но в постижении человеческого подполья, глубинной природы человека. Недаром 17-летний Достоевский написал брату, что человек есть тайна и он намеревается эту тайну разгадывать.
— Довольно нелепо задавать этот вопрос главному специалисту по Достоевскому в стране. Но тем не менее одним словом: что все-таки Достоевский такого сказал, чего раньше мир не знал?
— Мир понял о себе кое-что такое, о чем ранее не догадывался. В частности, узнал о бесконечной пластичности зла, прикрывшегося личиной добра. Ибо зло, как говорил Достоевский, коренится в природе людей гораздо глубже, нежели полагают лекаря-социалисты. Он помимо прочего показал жуткую изнанку идеализма. Да и Толстой взглянул на мир, как сказал бы Шкловский, отстраненным взглядом, словно увидел этот мир в первый раз. И Достоевскому, и Толстому, и Гоголю стало "мало" литературы, их влекло иное, основанное на нравственных началах устроение жизни. То есть практическоеосуществление христианства на земле. Затем пришел Чехов, который полагал, что его после смерти будут читать максимум еще лет 7. Между тем чеховские пьесы вот уже сто лет ставит весь мир. Думаю, его проза была своего рода реакцией на перенасыщенный мировыми смыслами русский "идеологический роман" — сколком бессобытийной, "серой", неакцентированной, как бы лишенной "последних вопросов" жизни. Но сам он эти вопросы ставил по-своему — не хуже своих старших современников. Достоевский как-то заметил, что человек в свое оправдание может предъявить на Страшном суде "Дон Кихота" Сервантеса. В этом ряду "главных предъявлений" — вся русская классика.
— Но Достоевский и Толстой ушли из мира в разных "весовых категориях".
— Разумеется. В момент смерти Достоевского (1881) у него, в отличие от Толстого (1910), не было никакой мировой славы. Он совсем не был уверен в признательности потомства (хотя все же надеялся, что будет "известен русскому народу будущему"). Он завещает свои литературные права жене, Анне Григорьевне. Бездомный "безлошадный", он только к исходу жизни приобретает небольшой дом в Старой Руссе, мечтает осесть на земле (что ему так и не удается), обеспечить детей. Толстой, не сомневающийся, что он уже бессмертен, отказывается от собственности и лишает семью прав на свои сочинения. Каждый стремится к тому, чего у него нет. Что ж, будем осуждать их за это? "Не сравнивай — живущий не сравним",— сказал Мандельштам. А Достоевский и Толстой еще как живы — это красноречиво подтверждается тем, что с нами сейчас происходит. Давно, казалось бы, забытые смыслы вдруг обретают жгучую, чтобы не сказать — смертельную актуальность. Прямо по Булгакову: "Шизофрения, как и было сказано".
— В своих книгах — и в "Последнем годе Достоевского", и в "Родиться в России", и в "Уйти ото всех" — вы подчеркиваете, что жизнь писателя сценарна и что в конце срабатывает тайная мысль сценария. Так ли уж важен финал для понимания всего пути?
— Как говаривал незабвенный Козьма Прутков, смерть дается человеку в самом конце для того, чтобы лучше было к ней приготовиться. Но если серьезно, "последний час" писателя — это не просто эпилог. Например, кто бы мог вообразить, что бок о бок с последней квартирой Достоевского в Кузнечном переулке, где он писал "Братьев Карамазовых", будет располагаться конспиративная явка "Народной воли"?
— А он не знал?
— Конечно, не знал. Но они-то знали, что тут живет Достоевский, и использовали его как прикрытие. Благо, поток посетителей к автору "Дневника писателя" не иссякал. Более того, эту квартиру для террористов-бомбистов, очевидно, наняла народоволка Корба, которая состояла в переписке с Достоевским. Там был поселен Баранников, участник ряда покушений на Александра II, туда для "слива информации" приходил "драгоценный агент" — Клеточников, внедренный "Народной волей" в Третье отделение. Когда происходит обыск у арестованного Баранникова, у его соседа обнаруживаются первые признаки (легочное кровотечение) той болезни, которая через три дня сведет его в могилу. Я нашел протокол обыска: Достоевский (скажем, в качестве понятого) там не упомянут. Но в квартире Баранникова осталась засада, и сосед вполне мог знать. На следующий день, когда там же берут еще одного члена неуловимого "великого ИК" — исполнительного комитета "Народной воли", у Достоевского открывается второе кровотечение. Сколь символична эта развязка. Он, который всю жизнь пребывал в напряженнейшем диалоге с русской революцией, мучился ее вопросами и отвергал ее ответы, в последний миг оказывается с ней буквально лицом к лицу. Можно сказать, что "царь" и цареубийца (а они через месяц добьются своего) сходятся у его смертного одра. Недаром Достоевский говорил, что никакой романист не придумает того, что случается в жизни (и, добавим, в смерти).
— Похороны Достоевского и Толстого вы тоже считаете знаменательными событиями русской истории?
— Да, первые я рассматриваю как крупнейшую политическую демонстрацию XIX века. Летом — открытие памятника Пушкина в Москве. Достоевский произносит свою знаменитую речь. Громовые овации. Люди падают в обморок. От чего это происходит? А просто — резонансный эффект, ответ на жгучие общественные ожидания. Весной 1880 года, с приходом власти Лорис-Меликова ("диктатура сердца"), наступает некая пауза — прекращаются покушения (а их, включая посягновения на жизнь императора, в последние два года было немало и, соответственно, 21 смертная казнь), общество ждет какого-то исхода, "увенчания здания". То есть завершения реформ 1860-х годов, может быть, некого подобия народного представительства и т.д. И Пушкинский праздник в Москве — это первый в русской истории съезд гражданского общества, своего рода предпарламент. Прозвучавший там призыв Достоевского "Смирись, гордый человек" обращен не только к революционерам, но и к истребляющей их власти. И 30 тысяч, шедших через полгода за гробом автора пушкинской речи, как бы говорили власти: "мы готовы" — готовы к тому, чтобы мирно выйти из кровавого тупика. Заметьте, все партии — от консерваторов и монархистов до либералов и радикалов — склонили над гробом свои знамена. Но уже через месяц бомба Гриневицкого прекратит царствование Александра II. Дальнейшее известно. А похороны Толстого в ноябре 1910-го — подчеркнуто бесцерковные, "оппозиционные", вызвавшие антиправительственные волнения по всей стране,— это уже полный разрыв гражданского общества с властью. Не зря сказал Чехов: "Вот умрет Толстой, и все пойдет к черту". Как в воду глядел. Отсюда уже прямой путь к ипатьевскому подвалу.
— А в ХХ веке в мире что от русской литературы осталось?
— Скажу лишь о том, что осталось у нас. Богатство совершенно бесценное. Взять хотя бы одну поэзию — от Блока до Бродского, весь Серебряный век — с Маяковским, Есениным, Ахматовой, Мандельштамом, Цветаевой, потом — Заболоцкий, Твардовский, все военное поколение (Слуцкий, Межиров, Самойлов), далее — Окуджава, Высоцкий, наши замечательные шестидесятники. Такого громадного творческого диапазона не ведал XIX век (я говорю именно о многообразии талантов). А "Тихий Дон", "Котлован", "Мастер и Маргарита", "Один день Ивана Денисовича" — разве это не общее мировое достояние? В 1920-е годы Замятин сказал, что будущее русской литературы — это ее прошлое. К счастью, он ошибался. Относительно литературы прогнозы — очень ненадежная вещь. — Встречный вопрос: а Великая французская? И Наполеон после был, и Реставрация, и Вторая империя, а государственный праздник во Франции — 14 июля, день взятия Бастилии. Булгаков в письме к Сталину заметил, что нельзя написать пасквиль на Октябрьскую революцию ввиду грандиозности события. Как бы там ни было — это цивилизационный переворот. Другое дело, что дорога в ад вымощена благими намерениями. Но идея-то захватывающая. У Евгения Винокурова есть стихи: "Тому вовек рассудком не понять// мою страну, как строилась, страдала,// кого ни разу не смогли пронять// до слез слова "Интернационала"". Это был поразительный порыв, он больше никогда не повторится. И Запад вовремя спохватился. Он взял от нашей революции все дивиденды — вовремя изменив собственную социальную доктрину. Произошла как бы гуманизация капитализма, он постарался приобрести человеческое лицо. А у нас наоборот: социализм вышел с лицом, искаженным чудовищными гримасами. Тем не менее литература осталась, и она всю эту "мимику истории" худо-бедно воплотила. И, как мне кажется, продолжает воплощать: в меру отпущенных ей сил.
Беседовал Андрей Архангельский
Достоевское знание
Визитная карточка
Игорь Волгин родился в 1942 году, советский и российский писатель, историк, достоевист. Доктор филологических наук, кандидат исторических наук, действительный член РАЕН, профессор факультета журналистики МГУ и Литературного института им. Горького. С июня 2010 года — вице-президент Международного общества Достоевского.
Сфера научных интересов — изучение жизни и творчества Достоевского, история отечественной литературы и журналистики XIX веке. Автор более 250 научных работ. В 1997 году создал Фонд Достоевского. Автор и ведущий телевизионных программ "Николай Заболоцкий" (2 серии), "Жизнь и смерть Достоевского" (12 серий), "Из истории русской журналистики (Чаадаев, Пушкин, Некрасов)" (4 серии). На факультете журналистики МГУ читает курс "История русской журналистики XIX века", ведет спецкурсы и спецсеминары. В Литературном институте ведет собственный поэтический семинар.
Игорь Леонидович Волгин - фигура значимая и знаковая для культуры России. Он - писатель и историк, профессор МГУ, руководитель творческого семинара Литературного института им. А.М. Горького, доктор филологических и кандидат исторических наук, академик РАЕН, член Союза писателей, Русского ПЕН-центра и Международного ПЕН-клуба, Международной ассоциации журналистов, Общественного совета журнала «Октябрь», «Литературоведческого журнала», совета «Пушкин-института».
Он - президент Фонда Достоевского, основатель и бессменный руководитель легендарной Литературной студии МГУ «Луч», автор нескольких сборников стихов.
И.Л.Волгин - ведущий мировой специалист по жизни и творчеству Ф.М.Достоевского. Его книги «Последний год Достоевского», «Родиться в России. Достоевский и современники: жизнь в документах», «Колеблясь над бездной. Достоевский и императорский дом», «Пропавший заговор. Достоевский и политический процесс 1849 г.», «Метаморфозы власти. Покушение на российский трон в XVIII-XIX вв.», «Возвращение билета. Парадоксы национального самосознания», «Уйти ото всех. Лев Толстой как русский скиталец», «Родные и близкие» и другие пользуются широким признанием и переведены на многие иностранные языки.
Наш корреспондент встретился и побеседовал с И.Л.Волгиным
В своих книгах, в частности - «Родиться в России» и «Хроника рода Достоевских», Вы детально исследуете родословную Ф.М.Достоевского. Каковы же его белорусские корни?
В одних старых воспоминаниях сказано: «Но вот вышел на эстраду небольшой сухонький мужичок, мужичок захудалый, из захудалой белорусской деревушки». Это - о выступлении Достоевского в последний год его жизни на литературном вечере в Петербурге. «Из белорусской деревушки», - говорит мемуарист, конечно, даже не подозревавший о родовых корнях писателя. Но мы-то знаем: село Достоево Пинского повета (ныне Ивановский район Брестской области) получил «вечно и непорушно», согласно жалованной грамоте от 6 октября 1506 года пинского князя Фёдора Ивановича Ярославича, боярин князя Данило Иванович Иртищевич. Отсюда пошёл род Достоевских. Это территория Великого княжества Литовского, - как точно замечено, «огромный полный тайн край в самом центре Европы».
Отец князя Фёдора Ивановича «отъехал» в Литву из Московского государства в княжение Василия Тёмного в 1456 году. Существует версия, что боярин Данило Иртищ (Иртищевич) - это потомок одного из тех лиц, которые сопровождали отъехавшего князя. И, таким образом, тоже выходец из Московии. Весьма правдоподобна и другая гипотеза: Данило Иртищ - местный уроженец. Но тогда можно говорить о белорусском происхождении рода, на чём, в частности, настаивают минские исследователи, работавшие в местных архивах (Д.Л.Башкиров). Во всяком случае, первые Достоевские обитали в этих краях, писали и, очевидно, говорили на старобелорусском языке.
В этой связи не может не волновать нынешняя судьба Достоева. Там сохранились остатки первого имения Достоевских, сохранился исторической ландшафт, есть маленький самодеятельный музей, до недавнего времени опекаемый заботами местного учителя А.И. Бурака (17 августа 2013 года Анатолий Иосифович ушел из жизни). Это место совершенно магического обаяния. И пока оно не исчезло, пока сюда не вторгся рынок с его пренебрежением к прошлому, здесь, конечно, должен быть создан историко-культурный заповедник - центр международного туристического паломничества.
Это дело нашей совести и нашей любви. В мире можно по пальцам пересчитать писателей, равновеликих Достоевскому. Так неужели Республика Беларусь и Российская Федерация (и, разумеется, Союзное государство!) не в состоянии ничего сделать для увековечивания памяти одного из самых гениальных своих сынов, который, помимо прочего, ещё и символ единства двух братских народов? Близится 200-летие со дня рождения Достоевского (2021). Нужна политическая воля, принципиальное решение руководителей двух стран. Могут кончиться и нефть, и газ, но Достоевский - это тот духовный ресурс, который никогда не иссякнет. Просвещённым политикам хорошо бы это понять.
Только что вышедшая «Хроника рода Достоевских» (Вы являетесь руководителем проекта) - это итог огромного труда. Книга стала крупным общественным событием. Что Вы можете сказать об этом издании?
Первая «Хроника», подготовленная М.В.Волоцким вышла в свет в 1933 году. Это была совершенно уникальная для своего времени научная работа. Новая «Хроника» (90 печ. л., 1223 стр.) по объёму более чем втрое превышает предыдущую. В ней сотни новых персоналий - как по восходящей, так и по нисходящей линиям (в том числе, подробно прослежена белорусская ветвь) - от 1506 года до наших дней.
Открылась поистине захватывающая генеалогическая картина, включающая движение рода в пределах Великого княжества Литовского, Речи Посполитой (Беларусь, Украина) и после - России. Достоевский относится к числу тех русских писателей, чьи биографии стали частью нашей национальной судьбы. Всё 500-летнее существование рода, к которому он принадлежит, заключает в себе некий провиденциальный смысл. Предки Достоевского, веками обитавшие на территории Великой, Белой и Малой Руси, примыкают к той этнической общности, которая составила основу всего русского мира. В позднейшие времена члены этого рода не поглотились «роком событий», не потерялись в рассеянии - они выжили и разделили судьбу страны. Они могли бы сказать о себе словами поэта:
Мы ни единого удара
не отклонили от себя.
Род Достоевских вписался в обыденную, повседневную, «невеликую» историю России в той же мере, в какой его самый выдающийся сочлен стал неотъемлемой частью её большой истории. Впрочем, одно не существует без другого. Не потому ли хроника рода отразила черты своего главного хроникёра, имя которому - Время.
Я также включил в «Хронику» свою историко-биографическую книгу «Родные и близкие», где речь идёт о родственном круге Достоевского - его отце, братьях, сёстрах, двух жёнах, пасынке и т.д. Конечно, хотелось бы, чтобы «Хроника рода Достоевских» достигла Беларуси, поступила в книжные магазины Минска и других городов, в образовательные, культурные, научные учреждения. Но как реально это осуществить?
Россия, по Вашему выражению, могла бы называться страной имени Достоевского. И какова эта Россия, каков ее культурный код, ее предназначение и судьба?
Это глобальное вопрошение, на которое мы пытаемся ответить не один век. Может быть, автор «Братьев Карамазовых» ближе других подошёл к ответу, который, по словам поэта, «разгадке жизни равносилен». Весь ход современной истории свидетельствует о том, что теперь не только Россия, как говорил Достоевский, но и весь мир «стоит на какой-то окончательной точке, колеблясь над бездной». Если воспользоваться метафорой Семёновского плаца (где писатель подвергся процедуре «недовершённого расстрела»), можно сказать, что человечество уже как бы взошло на эшафот, и неизвестно, будет ли оно в последний момент помиловано. Но если, к счастью, это случится, и всемирная история продолжит свой победительный бег, возникает вопрос: извлечём ли мы из нашего смертного опыта такой же урок, который усвоил себе Достоевский? Послужит ли эта милость (если она будет явлена) нашему духовному возрождению?
Достоевский совпадает с Россией как таковой, с Россией онтологической - с той, которая пребывает , но какой она в каждый конкретный момент времени никогда не была и, по-видимому, не будет. Он воплощает в себе дух утопии и антиутопии одновременно. Он есть задача неисполнимая, однако же требующая решения.
Есть мнение, что Россия исчерпала свое призвание и предназначение, которые, действительно, были в XIX—XX веках. Вы его разделяете?
Что же касается предназначения России, то о какой стране идёт речь? Исторической? Нынешней? Согласимся, что нация инстинктивно чувствовала себя призванной . Это нашло выражение и в теории Третьего Рима, и в идеях славянофилов об особой миссии их родины, и в христианских утопиях Серебряного века, и, наконец, в русской революции, в русском коммунизме.
Но судьба России так повернулась, что, возможно, был нарушен сам Божественный замысел. Возможно, мы не исполнили этого поручения : обетования не сбылись. Но при отсутствии высшей цели это уже другая страна. Россия, если даже очень захочет, никогда не сможет стать ни Швейцарией, ни Голландией. Не те просторы, не та история, не тот духовный порыв. И потом - мы страна крайностей, страна «маятника». Или великая культура, великие усилия, великие цели или полное историческое ничтожество, роль мировых маргиналов. Весь вопрос в том, сохранился ли потенциал, какие национальные силы способны «запустить» процесс возрождения. Всё это, как вы понимаете, очень гадательно.
Сейчас идут активные поиски национальной идеи. Нужно ли ее искать, можно ли ее вообще найти? И в чем может быть ее главный смысл?
Поиски национальной идеи напоминают мне ситуацию с Продовольственной программой КПСС: вот примут документ - и жизнь наладится (была даже такая гастрономическая шутка: «Вырезка из Продовольственной программы»). Важны не слова, важно продовольствие. Формулировки типа «свобода, равенство, братство» или «православие, самодержавие, народность» остаются лишь формулировками.
Национальную идею не ищут, она не запрятана в каком-то укромном уголке, она вырабатывается веками - всем существованием народа, его ментальностью, его историей и т.д. Разумеется, правы те, кто утверждает, что национальная идея заключена в нашей словесности, в отечественной литературе. И - что близко - в нашем религиозном сознании. Менталитет России таков, что здесь никогда не восторжествует окончательно дух неправды, меркантилизма, презрение к «малым сим» и т.д. «Попробуйте-ка, - говорит Достоевский, - соединить людей в гражданское общество с одной только целью «спасти животишки»? Ничего не получите, кроме нравственной формулы: “Chacun pour soi et Dieu poer tous” (« Каждый за себя, и Бог за всех». - И.В.) . С такой формулой никакое гражданское учреждение долго не проживёт…».
Чаадаев писал, что мы существуем лишь «для того чтоб со временем преподать какой-нибудь великий урок миру». Какой урок мы можем преподать ему сегодня?
Чаадаев, очевидно, имел в виду то, о чём мы толковали выше - предназначение страны, разрешение ею всех мировых скорбей и недоумение. Пока не получилось. Хотя опыт бесценен. Урок же, пожалуй, только один: не обольщаться. Ни коммунизмом, ни капитализмом, ни даже «общечеловеческими ценностями». Не обольщаться собственными обольщениями, представлениями о своей исключительности и т.д. Нам надо усвоить урок исторической трезвости, которая наступает после катаклизмов и катастроф, но не имеет никакого отношения к «золотосерединности», индифферентности, конформизму. От ответа на вопрос «кто мы?» зависит другой: «камо грядеши?». И вообще не надо преподавать уроки другим. Лучше извлекать их для себя - из собственного опыта.
Вы неоднократно писали и говорили о факторе чуда в российской истории. На Ваш взгляд, стоит ли нам сегодня рассчитывать на чудо?
Да, чудо («Барклай, зима иль русский Бог») - это реальный фактор русской истории (1380, 1612, 1812, 1941-1945). Но лимит чудес конечен. Кроме того, у чуда всё-таки должны быть вещественные и духовные предпосылки. Скажем, общая воля к преодолению Смуты, к национальному спасению и т.д. И мощные материальные ресурсы - пространство, количество населения, производительные силы и т.д. И главное - то, то зовётся духом народным или, если угодно, пассионарностью. Если это отсутствует, тогда «чудес не бывает».
Вам принадлежит мысль о том, что дискуссии о национальном в современной России - это разговоры на пороховой бочке. А как, по Вашему мнению, надо решать национальные проблемы? На каких принципах строить диалог и взаимодействие народов, наций, культур?
Так или иначе их надо решать. Дружба народов - это не пустые слова: в Советском Союзе был достигнут некий баланс интересов. Сейчас ситуация кардинально иная. Распад страны - это действительно глобальная катастрофа, потрясшая мир. Наивно думать, что в какой-нибудь экзотической роще вновь соберётся выпивающее и закусывающее начальство и с такой же лёгкостью, как распускало («караул устал»), восстановит страну.
Если говорить о национальном вопросе, то он будет, если не решён, то хотя бы снят как болевой только в том случае, если Россия станет сильной державой - в экономическом, социальном, культурном, военном и проч. отношениях. Когда она не будет требовать к себе уважения, а её будут уважать добровольно - в силу её собственных неоспоримых заслуг. Ибо и самооплевание, и самовозношение - это разные проявления одного и того же комплекса неполноценности. Нужно не любоваться собой и не посыпать голову пеплом, а дело делать. Уничтожение коррупции, абсолютная независимость судебной системы, политика (как внутренняя, так и внешняя), ставящая во главу угла правду и справедливость, иными словами - нравственная политика - вот главные условия существования социального государства. Каковым, кстати, мы должны быть по Конституции.
Но прежде всего Россия должна научиться уважать самоё себя - без псевдопатриотиечских декламаций взвешено, трезво, спокойно. Для этого необходимо много работать, необходима мобилизация всех национальных сил - как «сверху», так и «снизу». Без этого у страны нет будущего.
Известный американский политолог С.Ф.Хантингтон говорил о столкновении цивилизаций, как феномене, во многом определяющем современную картину мира. Разделяете ли Вы его точку зрения?
Такая точка зрения несколько механистична, но во многом справедлива. И хотя, как говорится, конфессиональные перегородки не доходят до Бога, здесь, на земле, они весьма ощутимы. Христианская (читай - западная) цивилизация не сумела доказать миру своё моральное превосходство (именно моральное, а не технологическое).
Более того, своей безразмерной толерантностью, неумением защитить собственные ценности, она фактически подаёт сигнал о готовности капитулировать. Цивилизация, утратившая нравственный стержень, обречена. Её так называемая политкорректность, мультикультурность и т.п. лишь способствует радикализации и всё большей агрессивности мусульманского фундаментализма, для которого, говоря словами одного философа, «существование Другого - недопустимый скандал».
В этом смысле потенциальная роль большого русского мира (я имею в виду всё пространство от Северной Двины до Чёрного моря, от Бреста до Урала), который веками держал «щит меж двух враждебных рас», очень велика. Вопрос, сумеем ли мы - в своём нынешнем состоянии - с ней справиться.
- Население РФ считает наиболее реальной угрозой для российского государства заселение страны представителями других национальностей. Данные нового опроса ВЦИОМ говорят, что в вероятность подобного развития событий верят 35% респондентов. Почему, с Вашей точки зрения, эта проблема стала сегодня столь актуальной?
Она актуальна хотя бы потому, что уже заметна невооружённым глазом. И она нерешаема чисто административными мерами, хотя даже этот механизм не работает. Отсутствует внятная национальная политика. Это очень обширная тема, но вот единственное, что хотелось бы отметить. Это - преобладающая роль культуры. Если не произойдёт культурной ассимиляции, в первую очередь - овладения русским языком и приобщения к российскому (или, если угодно, общеимперскому) историческому сознанию, если вновь прибывшие будут рассматривать Россию лишь «как территорию заработка» и существовать в ней в виде замкнутых диаспор (status in statu), то это и будет та пороховая бочка, о которой говорилось выше.
- СССР строился на интернационализме. Однако почти все постсоветские республики успешно или неуспешно строят сегодня свои национальные государства. Умерла ли идея интернационализма?
Возможно, она и умерла, но без её воскрешения - в той или иной форме - у мира нет будущего. Я имею в виду вовсе не глобализацию, нивелирующую народы, а этнический и социальный полифонизм, свободное сожительство свободных и дружественных друг другу людей.
У нас сегодня одни выступают за строительство империи, другие предлагают заняться устроением русского национального государства. Куда нам, с Вашей точки зрения, к какому проекту необходимо двигаться?
Как только мы двинемся в сторону создания русского национального государства, на российской истории можно поставить жирную точку. Из какого вещества будем это государство выпаривать ? И кому его впаривать ? Принятая в своё время ликующими народными депутатами Декларация независимости Российской Федерации стала - что ныне вполне очевидно - апофеозом коллективного либерального безумия, торжеством иванов, не помнящих исторического родства.
Идея России - это собирание, органическое соединение разрозненных частей, культурное цементирование громадного евразийского пространства. Россия может самоосуществиться только в этом историческом качестве. Позволю себе в этой связи привести одно своё стихотворение:
Восходит красная луна
над чудью, нелюдью и мерью.
Прощай, великая страна,
ушедшая, не хлопнув дверью.
Мы вновь свободою горим
в предвестье радостных событий.
Прощай, немытый Третий Рим -
уже четвёртому не быти.
Гудбай, отвязная мечта!
Но, как историю не меряй,
нет горше участи, чем та -
жить на развалинах империй.
Восходит красная луна
над укороченною сушей.
Прощай, нелепая страна -
мы жертвы собственных бездуший.
Прости нам этот сон и бред,
что мы, лишённые прописки,
не поглядели даже вслед:
ты уходила по-английски.
Твой путь и светел, и кровав.
И, словно древние этруски,
мы канем в вечности - без прав,
хотя б отпеть тебя по-русски.
По данным того же опроса ВЦИОМа, примерно каждого третьего россиянина беспокоит уровень культуры, науки и образования - в этом главную угрозу для России видят 33% опрошенных. Почему, с Вашей точки зрения, культура и образование в России упали до такого уровня, что это вызывает большую озабоченность общества?
Да какая там озабоченность. Это просто национальная катастрофа. Торжество так называемого рынка повело к деградации всего гуманитарного поля. То, что происходит с образованием, это прямая угроза не только национальной безопасности, но и безопасности каждого отдельного гражданина. Нас скоро будут лечить (и уже лечат!) врачи с фальшивыми дипломами, а учить (и уже учат!) профессора-недоучки со уворованными диссертациями.
Надо немедленно что-то предпринимать. Иначе нам грозит духовный Чернобыль, последствия которого будет расхлёбывать не одно поколение.
Есть расхожее мнение, что советская цензура по-своему способствовала творческому процессу. Т.е. творцы вынуждены были искать обходные пути, работать с аллюзиями, искать метафоры и т.д. Когда же наступила свобода от цензуры, и появилась возможность полностью самовыражаться - усилий стало прилагаться гораздо меньше. В результате уровень художественного творчества снизился. Как Вы относитесь к такому мнению?
Однажды знаменитый адвокат Плевако заметил, что цензура - это щипцы, которыми снимается нагар со светильника отечественной словесности, после чего многие литераторы не подавали ему руки.
Цензура никогда ничему не способствует. Способствует лишь самоцензура , то есть нравственное чувство художника («Ты сам свой высший суд…»). Но в мире, где «всё позволено», это чувство часто сходит на нет. «Высшим судом» становится коммерческий успех. Уровень снизился не потому, что разучились писать (снимать, играть, рисовать), а потому, что победил слоган: «Хлеба и зрелищ». И даже, скорее, зрелищ, ибо они порою отвлекают от «хлеба».
Как Вы определяете для себя такие понятия, как творчество, вдохновение? Что, по Вашему мнению, толкает художника к творчеству?
Говорят, что творчество - это то, отличает человека от животного мира. Возможно, это просто тяга к бессмертию. Или - к «самому человеческому» в себе. А побудительные мотивы… Инстинкт, слава, деньги, бессонница, наконец («Бессонница, Гомер, тугие паруса…»). Право, затрудняюсь ответить. «Когда б вы знали, из какого сора…». Но - никто не знает. Может, это и к лучшему.
Вы много лет преподаете студентам, наблюдаете их жизнь, общаетесь с ними. Что, по Вашему мнению, сегодня волнует современных молодых людей? Чем они отличаются от предыдущих поколений?
Как справедливо заметил Воланд, люди мало изменились. В том числе - молодёжь. Конечно, она стала свободнее. Если бы ещё знать, как этой свободой распорядиться…
И в дореволюционной России, и в СССР были духовные лидеры - писатели, философы, деятели церкви, поэты. Как писал Евтушенко, поэт в России больше, чем поэт. А сейчас? Может быть, современному обществу просто не нужны эти лидеры?
Поздравляя упомянутого Евгения Евтушенко с юбилеем, я написал:
Пребудь же в таланте и силе,
да славится имя твоё!
Поэт! Ты не больше России.
Но, впрочем не меньше её.
Вот такая тут взаимозависимость. Властители дум появляются тогда, когда, собственно, появляются думы. А задуматься - давно пора.
Подготовил Вадим Лапунов
А ведь, как заметил защищавший писателя Дмитрий Рогозин, Европа учила Россию именно по Достоевскому: «Если Пётр I прорубил окно из России в Европу, то Достоевский прорубил окно из Европы в Россию».
С одной стороны, именно автор «Бесов» и «Братьев Карамазовых» был тем пророком, кто за сто с лишним лет вперёд смог разглядеть приход «бесов»-революционеров. Он если не раскрыл окончательно, то, по крайней мере, приблизился к раскрытию тайны связи России с Богом. Но, с другой стороны, как писал в начале ХХ века философ Розанов, он первым показал «ненаказуемость порока, безвинность преступления».
Насколько пророческим был великий писатель - размышляет Игорь Волгин , президент Фонда Достоевского, академик РАЕН, доктор филологических наук, автор книг о писателе.
Прежде всего отвечу на ваш вопрос о том, может ли вообще один человек, сколь бы велик и талантлив он ни был, претендовать на право олицетворять собой всю страну. Конечно, данный проект - это только замер общественного мнения, «результат» которого в любом случае будет условен, факультативен и некорректен. Именем страны не может быть никакое реальное лицо, разве что собирательный, внеисторический персонаж.
Вы спрашиваете, как мог оказаться в «списке Двенадцати» писатель, романы и повести которого смогла прочитать едва ли половина страны. Ну вы и оптимистка! Половина страны Достоевского не прочитала. Боюсь, не прочитала толком и пятая часть. Но присутствие его в списке абсолютно закономерно. Конечно, и в Пушкине, и в Толстом воплотились фундаментальные основы русского духа. Но Достоевский проник в такие «подвалы» и на такие «верхние этажи» национальной души, которые до него не были доступны ни для иностранцев, ни для нас самих. Благодаря Достоевскому не только русский человек, но и человек вообще узнал о себе немало любопытного. Творчество Достоевского - это постижение незримых прежде для искусства глубин человека. С одной стороны, природы зла - «бесовщины», «подполья», «смердяковщины» и т. д. (всё это понятия Достоевского, овеществлённые в художественной прозе и вошедшие в язык).
С другой - высочайших взлётов человеческого духа, подвига смирения и самоотвержения - мужик Марей, Мышкин, Соня Мармеладова, Алёша Карамазов, Зосима и т. д. Ни Пушкин, ни Гоголь не проникали в эти сферы. У Пушкина нет Свидригайловых и убийц-идеологов, разрешающих себе кровь по совести. У Гоголя Башмачкин - маленький человек, созерцаемый как бы со стороны. А Макар Девушкин «Бедных людей» дан в письмах - это его собственное самосознание маленького человека. Кто-то заметил, что самый большой злодей у Толстого - Анатоль Курагин - при всём своём «бонвиванс тве» - всё-таки не растливший маленькую девочку Ставрогин. То есть Толстому-художнику неинтересно подполье. Он эпик - в большой истории и в «большой» семейной жизни, а не живописатель «случайных семейств». Достоевскому же удалось расшифровать такие «гены», которые до него не «прочитывались». И Подпольный, и «положительно прекрасный человек», и «бесы», и Раскольников, и Алёша Карамазов, и Смердяков - это его, простите за выражение, ноу-хау. И всё это - Россия.
«Этот писатель живёт в нас»
Никита Михалков , режиссёр, председатель «суда присяжных» проекта: «Позволю себе процитировать философа Розанова: «Достоевский, как пьяная нервная баба, вцепился в «сволочь» на Руси и стал её пророком».
Игорь Волгин : «Я думаю, что как раз Розанов, будь он среди «присяжных», голосовал бы за Достоевского. Именно Розанов в «Опавших листьях» говорит, что если бы миллионная российская аудитория с таким же вниманием, жаром и страстью «прочитала и продумала из страницы в страницу Толстого и Достоевского», как она читает М. Горького и Л. Андреева, «то общество наше выросло бы уже теперь в страшно серьёзную величину». Заменим ныне Горького и Андреева, скажем, на Пелевина и Сорокина (условно!) - слова Розанова будут столь же актуальны. И ещё он говорит: «Достоевский - всадник в пустыне с одним колчаном стрел. И капает кровь, куда попадает его стрела»… Он «живёт в нас. Его музыка никогда не умрёт».
Дмитрий Рогозин , представитель России в НАТО, «присяжный заседатель» проекта: «Достоевский был не только философом и учителем, он был ещё и великим пророком. Именно он впервые рассмотрел наступление «бесов» на Россию. Процитирую Фёдора Михайловича: «Во всякое переходное время поднимается эта сволочь, которая есть в каждом обществе. ...Эти дряннейшие людишки получили вдруг перевес, стали громко критиковать всё священное, тогда как прежде и рта не смели раскрыть. …Развитые посредники, развивающиеся купчики, бесчисленные семинаристы, женщины, изображающие собою женский вопрос. Всё это вдруг взяло над нами верх».
Ничего вам не напоминает? Не о нашем ли времени, не о начале ли 90-х российской новейшей истории писал эти строки Фёдор Михайлович?
Достоевский пытался разобраться в противостоянии добра и зла. И понял, что зло - оно не где-то слева или справа. Оно в нас самих. Но добро должно победить. И то же самое происходит в душе народа. Да, Достоевский не указал нам путь к светлому будущему, но он точно показал, куда нам нельзя идти».
Игорь Волгин: «Достоевский действительно не только смог предугадать приход «бесов», но и вскрыл нравственные истоки «бесовщины». Её проявления - высшая степень социальной и нравственной невменяемости, демагогии, провокативности, исторической и истерической безответственности. Это и наше недавнее прошлое, о котором (как о будущем!) заявлено героем «Бесов»: «…Каждый член общества смотрит один за другим и обязан доносом… Все рабы и в рабстве равны... Высокий уровень наук и талантов доступен только высшим способностям, не надо высших способностей!.. Цицерону отрезывается язык, Копернику выкалывают глаза. Шекспир побивается каменьями…» Таким образом, ту социальную систему, которая возобладает ещё нескоро, Достоевский описал с большим опережением. Он проник в самую сердцевину тех нравственных механизмов, которые, «модернизировавшись», действуют до сих пор. А, скажем, поэма о Великом Инквизиторе - предвосхищение того, как идеологическое, тоталитарное государство берёт на себя все моральные права, лишая человека свободы воли. Эта система была реализована в ХХ веке - большой кровью и в разных тоталитарных системах».
Сергей Капица , профессор, вице-президент РАЕН, «присяжный заседатель» проекта: «Сравните два дома - дом, который можно создать из творчества Пушкина, и дом Достоевского. И ответьте: мы бы хотели жить в доме Достоевского?»
Игорь Волгин: «Ни Пушкин, ни Достоевский не сулят нам квартиры с тёплым ватерклозетом и прочими замечательными удобствами (в отличие, скажем, от социальных утопистов). Я имею в виду в том числе и душевный комфорт, исключающий «больную совесть». У художников, говоря словами Бориса Пастернака, - лишь «образ мира, в слове явленный». А дом сооружаем мы сами. Если мы будем возводить его без учёта «технологий» Достоевского, его морального опыта, мир будет подвержен чудовищным опасностям, а построенный дом, рухнув, погребёт нас под своими обломками».
7 фактов из жизни Достоевского
4 года
Достоевский провёл на каторге - он был «чернорабочим» в Омской крепости.
600 рублей
выделил Достоевскому в 1865 г. Литературный фонд, чтобы писатель оплатил свои долги. Иначе ему грозила опись имущества.
Почти 10 лет
Достоевский играл в рулетку (некоторые периоды - ежедневно), надеясь выиграть и разбогатеть. В 1871 г. он покончил с игроманией.
4 ребёнка
было у писателя, двое из них умерли в младенчестве.
15 минут
длилась овация писателю, когда в 1879 г. он впервые публично прочёл фрагменты из романа «Братья Карамазовы».
5 лет
издавал Достоевский ежемесячные «Дневники писателя». Читатели завалили его письмами с изъявлениями благодарности.
9 романов
18 повестей и рассказов, а также десятки фельетонов и статей - литературное наследие писателя.